«Молодые, энергичные голоса здоровых деревенских парней мощно звучали на сцене сельского клуба. Шел первый год войны. А мы, ребятня, с завистью смотрели на призывников, мечтали скорей повзрослеть, а то без нас перебьют всех проклятых и наглых фашистов.
А тут такая романтика – бей врага, стреляй, коли, дави танками, бросай бомбы! Смерть немецким захватчикам! Так нам говорили в школе, когда я в 1941 году пошёл учиться в первый класс. А какие боевые песни мы разучивали на уроках пения: «По военной дороге», «Три танкиста», «Катюша», «Дальневосточная», «С Васильевского острова», «Огонёк» и другие... Да куда там завоевать нашу могучую и сильную страну каким-то фрицам! Но когда вскоре стали приходить похоронки на наших знакомых парней и мужиков, воинственный пыл наш немного поутих. Значит, мы в тылу должны помочь скорее разбить врага. «Всё для фронта, всё для Победы!» Это звучало по радио, к этому призывали газеты. А как мы, ребятня, можем помочь разбить врага? А как, если в деревне остались только старики, инвалиды, дети, подростки, а главная сила – это женщины?..
Какое было у меня военное детство? Учёба, труд, голод, без хорошей обуви (если не считать лаптей), одежда из домотканого льняного полотна и овечьей шкуры. В деревне не было электричества – только керосиновые лампы и коптилки, никакой механизации – только лошади да женская и детская сила.
Да что мы могли сделать со своими слабыми детскими силенками для фронта? Оказалось, и для нас нашлась работа. Уже в первом классе мы собирали колоски после жнитва на поле. И не дай бог положить в карман или в сумочку горсть колосков для себя – опозорят в школе и отчитают родителей, которые оставили наших отцов и братьев на фронте без хлеба и тем самым помогли врагу. Был случай, когда уполномоченный, обнаружив у одной женщины несколько колосков, отдал ее под суд.
Следующая посильная работа для мелкоты – собирать лекарственные травы для фронтовой аптеки: зверобой, полынь, ромашку лекарственную, подорожник, пижму. Но надо было не только собрать определенную норму, но и высушивать. А прополка колхозных грядок... А переборка картофеля и овощей в колхозных хранилищах... А когда стали постарше, нас заставляли теребить лен: в нашей северной, Кировской области климат был очень благоприятный для этой ценной культуры. Пшеница была скудной, а рожь, ячмень, овёс росли хорошо, но больше половины полей занимали лен и картофель.
А зимой, хотя мы и учились в школе, нас заставляли не только копаться в овощных сараях, но и помогать матерям сушить картошку для фронта. На нашу семью было положено высушить за зиму 800 ведер колхозной картошки, а моя обязанность – каждый день очистить два ведра. Мать сушила на противнях нарезанную ломтиками картошку в русской печи.
Наступало лето, каникулы, а для нас опять наступала горячая пора. Верхом на лошади боронили пашню, на сенокосе доставляли сено на волокушах к стогам, опять же верхом управляли конной упряжкой, которая тащила жнейку. Возили зерновые снопы на гумно, где опять же верхом гоняли лошадей по кругу, приводя молотилку в движение. А в 13-14 лет уже косили траву, рожь, пахали плугом землю – благо у нас земля малоурожайная, зато «легкая» – песок, супесь.
Зимой возили лес, который рубили женщины, к реке, к весеннему лесосплаву. А ведь еще надо было учиться в школе, сдавать экзамены, начиная с 4-го класса, зимой и летом, в седьмом классе – 5 экзаменов. Вот тебе и целый год работа и учеба, без каникул, праздников, выходных. Признаться, мы были рады, если ненастье – можно сбегать на рыбалку, покататься на лыжах. А домашняя работа? У нас трое остались в семье – мать, дед и я. Отец, прошедший две войны – Первую мировую и Финскую, до 1943 года оставался «на брони»: в 45 лет его не призвали на фронт, и они делали с дедом лыжи для фронта. Но в 1943 году его сняли «с брони» и как строевого солдата в 47 лет отправили воевать под Смоленск, а через месяц мы получили похоронку. Моей старшей сестре не дали закончить педагогическое училище, призвали на фронт связисткой, была ранена, после войны вернулась домой. Воевали и два моих дяди.
Дома работы было тоже много: усадьба-кормилица в 40 соток требовала большого труда, здесь надо было работать в нерабочее время, мы с дедом помогали матери. Очень тяжело было и с питанием. Если бы не корова да усадьба – мы умерли бы с голоду. Научились делать хлеб из трав: лебеды, полевого клевера, кислянки (щавеля), медвежьих дудок, молодых побегов сосны, полевого хвоща, отрубей. В колхозе на трудодни ничего не давали, если не считать «обрата» – освобожденного от сметаны молока, за которым мы ходили иногда на сепаратор в соседнюю деревню.
А как плохо мы одевались! Почти в каждом доме был ткацкий стан, и женщины вечерами и ночами ткали на них «полотно» – тонкую льняную ткань, сами белили на солнце, сами красили, сами шили. Обувь понастоящему нужна только зимой. А только появлялись весной проталинки, мы бегали босиком, вплоть до поздней осени, до «белых мух». Лаптями пользовались только ранней весной и до начала зимы.
В войну к нам пригнали живых немцев. Для них построили бараки в лесу, на Огорелице. Как мы их возненавидели! Непосильный труд на лесоповале, плохое питание, они умирали от голода. Иногда зимой находили на дороге замерзшие трупы. Все с ненавистью отворачивались – это же немцы! А на самом деле потом узнали, что это – ни в чем не повинные поволжские немцы, которые жили в России еще с Екатерининских времен. Наши правители боялись, что они будут «Пятой колонной» и сослали их подальше на север и на Урал. Первое время они выменивали у колхозников на одежду и обувь картошку, табак-самосад.
Помню, в седьмом классе я красовался в школе в черной блестящей жилетке. В нашей деревне в войну была такая организация – Военвед, то есть военное ведомство. Она заготавливала сырье и продукты для армии. Мы подрабатывали там – сдавали грибы, ягоды, за что получали какие-то деньги. Они принимали даже кротовые. Мой дед быстро научился делать из проволоки капканы, мы ставили их в кротовых норах не только на своем огороде, но и на луговинах. Этих подземных рабочих было великое множество. Охотникам даже продавали порох, дробь и капсюля, но у нас в деревне был только один охотник – директор школы, он еще в первые годы войны вернулся домой раненый. Когда мне стукнуло тринадцать лет, дед подарил мне свое старинное шомпольное ружье. Говорит: «Все равно нигде припасу не найдешь!». Помог мне директор школы, заядлый рыбак и охотник. Он часто брал меня на летнюю и зимнюю рыбалку. Он мне поверил, и на мои «кротовые» деньги покупал мне для ружья все необходимое.
А зверья и рыбы в те годы было великое множество. Волки зимой среди бела дня сожрали у магазина зазевавшуюся собачонку, вот до чего обнаглели. Знали, что все охотники на фронте. А летом прогнали весь табун лошадей через деревню и за околицей зарезали молодую кобылу. Когда утром мы пошли в соседнюю деревню за «обратом», на придорожных кустах растянуты кишки, на дороге валяются обглоданные кости. Страшно было идти дальше по лесу. Зайцы проложили тропу к стожку сена в нашем огороде, дед поставил петли капканы, отвадил от нашего лакомства.
Косачи стаями сидели весной на берёзах возле деревни и равнодушно смотрели на нас – что, мол, вы сделаете, безоружные, с нами. Медведи спокойно жировали на овсах возле леса. А когда я пас колхозное и домашнее стадо коров и овец, немножко задремал с книгой на бугорке. Проснулся – ревут коровы, овцы сбились в круг и тоже ревут. А волк схватил одну овцу за шею, закинул на спину и трусит к лесу мимо меня.
Я вскочил из травы, ведь как попадет матери за потерянную мною овцу, и куда страх делся, с ревом, размахивая палкой, кинулся наперерез хищнику. Волк опешил от такой моей наглости, разжал клыки, овца мигом кинулась в стадо, волк покосился на мою палку (вдруг это ружье?) и нехотя побежал к лесу. Я опомнился, ноги меня не держали, весь в поту, но был гордый – победил волка!
После войны, в 1948 году меня с матерью вызывают в райисполком и не говорят в сельсовете, для чего. Мать накинулась на меня: «Что, ты, окаянный натворил? Зачем тебя и меня тащат в район?» А оказалось, мать и меня наградили медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941– 1945 гг.». Мои сверстники обиделись, некоторые спрашивали председателя сельсовета: «Почему Мишке дали медаль, а нам нет? Что, мы хуже него работали?» А председатель отшутился: если всем давать медали, металла в стране не хватит. А если серьезно, сказал, что я единственный, кто окончил еще и школу с Похвальным Листом. Тогда не было отличникам золотых и серебряных медалей – только Похвальный Лист... Медаль я стеснялся носить, ведь сколько вернулось воинов с орденами и медалями с войны, поносили немного и спрятали в сундуки. Я тоже так и сделал: сфотографировался с медалью и оставил дома. А когда стали награждать юбилейными медалями и тружеников тыла, я узнал, что моя сестра сохранила и медаль, и удостоверение. Когда при Ельцине вышел закон о ветеранах, когда дали льготы труженикам тыла, я благодарен был своей сестре, что она сохранила медаль. А когда меня наградили медалью в 14 лет, мало кто бы поверил, что я удостоен такой награды.»