Родилась в 1922 году в городе Тайга Томской области.
В 1929 году ее семья переселилась на станцию Егоршино. В 1939 году Галина закончила Егоршинскую среднюю школу № 56 и поступила в Свердловский медицинский институт. До Отечественной войны она успела закончить только два курса мединститута.
Галина Константиновна вспоминает: «По радио услышали, что началась война. Люди бросились скупать соль, спички, мыло, сахар, а мы с подругами побежали к военкомату записаться добровольцами на фронт, считали, что медсестрами мы уже сумеем работать. А нам ответили: «Оставайтесь учиться: вы будете нужны Родине врачами».
За 1941-1942 учебный год мы окончили третий курс, но война не только не заканчивалась, а «набирала обороты». В следующем 1942-1943 учебном году мы учились без выходных и закончили за один год два курса – четвертый и пятый. Летом 1943 года нас выпустили дипломированными врачами. Я училась отлично, имела право выбирать факультет. Преподаватели мне советовали стать детским врачом, но я выбрала хирургию – требование того времени, знала, что только так я быстрей попаду на фронт и больше пользы принесу людям. Я никогда не изменила этой нелегкой профессии.
Нас, выпускников-хирургов, сразу направили работать в прифронтовые госпитали. Я попала во фронтовой эвакогоспиталь № 1140, который формировался в городе Гжатске, и сразу была назначена заведую- щей хирургическим отделением госпиталя. В составе фронтового эвакогоспиталя № 1140 5-й армии 2-го Белорусского фронта я прошла тяжелыми военными дорогами Белоруссию, Польшу, Германию. Закончила войну в городе Арнцвальде.
587 дней и ночей слились для меня, военного хирурга, в один день. Зима сменяла осень, проходили весна и лето, а мне порой некогда было оглядеться кругом, полюбоваться природой. Войска шли вперед, освобождая город за городом, село за селом, а мы со своими друзьями оперировали и оперировали раненых, стараясь быстрее возвратить их в строй.
Обычно мы раскидывали свой госпиталь в трех-пяти километрах от линии фронта. Где? А где придется, что уцелело после боя: в школах, больницах, клубах, а чаще в землянках, дзотах, в подвалах, сараях, кладовых или жилых крестьянских домишках. Ставили печки, прибивали нары в два-три яруса и начинали работать: пороть, резать, пилить, шить. Часто на сон и отдых не оставалось времени, засыпали на ходу.
Конечно, чаще всего где-то было место врачу поспать, но были и такие случаи, что раненых поступало много, врачам места не оставалось. Однажды, например, а Польше в январе, когда на улице мороз, нам подремать на часик-полтора приходилось уходить на сеновал – больше было негде.
Пока госпиталь заполнится до отказа, мы отстанем от фронта. Нашим раненым уже оказана квалифицированная помощь, мы их распределяем по другим госпиталям или отправляем в тыл, а сами догоняем фронт.
Иногда госпиталь заполнен, но и другие госпитали от нас раненых принять не могут – тоже заполнены, тогда стоим: раненых лечат, а мы, хирурги, едем помогать другим госпиталям.
Попадали под бомбежки. Первый раз для меня это произошло на реке Березине. Ночь. Идет колонна из 98-ми «студебеккеров», которые везут на фронт боевую технику, оружие, боеприпасы. Мы тоже двигались в этой колонне – наша бригада везла для госпиталя хирургические инструменты, медикаменты. Налетели фашистские самолеты – «студебеккеры» вмиг пошли в разные стороны. От разрывов бомб что-то загорелось – стало светло. А мы не выходили из машины, сидели и тряслись, как осиновые листочки. Да и потом, когда были в госпитале, налетели фашистские самолеты бомбить. Мы не прятались, только убирали свет, одевались и сидели дрожа, ждали, чем дело кончится.
Приходилось оказывать помощь не только раненым солдатам и офицерам, но и местному населению. Однажды я очень устала, легла отдохнуть. Только задремала – будят: «Товарищ капитан, Вас просит мальчик спасти его батюшку». Я ничего осмыслить не могу: какой мальчик, какого батюшку. Оказалось, что мальчик привез на лошади из деревни больного отца.
Когда я к ним вышла, мальчик лет семи встал передо мной на колени, по лицу текут слезы, лепечет: «Спасите моего батюшку. Я Вам лошадь оставлю». А то, чем закончился этот случай, моя племянница зарифмовала в стихотворение:
Действительно худой и бледный В соломе желтой и сырой Лежал больной и крест нательный Держал трясущейся рукой. И, приказав двум санитарам Больного на осмотр нести, Сама отметила лишь взглядом: Мальчишке нету и семи. – Замерз? – спросила мимоходом, Погладила его вихры И снова приказала четко: «Мальчишке чаю принести!» Пошли минуты ожиданья. Хирург работал: резал, шил. И только батюшка тихонько Молитву страстно говорил. Он отказался от спиртного, Уколов, всякой ерунды, Чтоб только Бог помог, и доктор, И крест нательный на груди. А лошадь доктора не взяли. Мальчишка, плача, что-то лепетал. За то, что батюшку его спасали, Он руки им поцеловал.
А однажды, например, с прогулки, которую мы с подругой себе позволили после тяжелого дня, когда мы оперировали подряд десять часов, я вернулась с букетом великолепных роз, полученных за то, что во время прогулки оказала помощь немецкому ребенку.
Весть о Победе застала меня в немецком городе Арнцвальде. Уже после войны в город приехали артисты.
Нам тоже дали несколько билетов на концерт. Сидим. Расслабились. С упоением слушаем прекрасные советские песни в исполнении уже известных певцов. Вдруг слышим: «Врачам госпиталя прибыть к месту дислокации». Оказалось, привезли людей из концлагеря. Скажу честно: в то время к ним было негативное отношение – в нашем представлении это были предатели, которые сдались в плен сами. А сдаваться в плен было нельзя. Если даже положение было безвыходным, погибни, но не сдайся врагу. Но эти люди были настолько жалки, что это чувство при виде их сразу пропало – для нас они становились просто больными, а мы врачи, всех больных обязаны лечит, и добросовестно лечили».